Алхимик. Повести и рассказы - Игорь Агафонов

– Ты считаешь? – Вадим Палыч тоже начинает уже победно посматривать на окружающий его забулдыжный ландшафт пивной. И Веня, круглолицый и плюгавый мужик, улыбается, что тебе психотерапевт за хорошие деньги…

– Ну ладно, – и Вадим Палыч ковыряет мизинцем в ухе. – Ещё, что ль, по кружечке?

– А где наша не пропадала!

С неделю, примерно, Вадим Палыч приходил в чувство, наслаждался прежним благополучием и благоденствием: мать и Гертруда разговаривали с ним сладкими голосами, точно с тяжелобольным, отчего ему постоянно хотелось зевнуть, – пока…

Пока не позвонила Верунчик.

– Не понял, – удивился Вадим Палыч.

– А чего не понять? Я просто испугалась.

– Чего?

– Что Сергей тебя покалечит.

– И что изменилось теперь?

– Я объяснилась с ним… сама. Надо встретиться.

«Ну и когда ты говоришь правду и когда врёшь?» – подумал Вадим Палыч.

Но что же теперь ему делать?

Увы, мы также не знаем.

Так что придётся опять подождать. Пока действительность не преобразуется в историю…

Фокус

Едва Семён Данилыч, положительной наружности, спокойный, рассудительный мужчина сорока двух лет, кандидат наук, кстати, переступил сегодня вечером порог своей квартиры, его жена – не в пример мужу, решительная, категоричная и по-своему интересная особа, – выйдя навстречу, молча, то есть без всякого предуведомления, запустила ему в лицо неким пластмассовым предметом. Семён Данилыч ошеломлённо вскрикнул:

– Т-ты ч-что, Тась, офонарела?!! – явно употребив чужеродный для себя глагол – очевидно, вследствие крайнего удивления. Но Тася, женщина, ко всему прочему, гордая, ответом его не удостоила, лишь тихим ненавидящим голосом процедила:

– Чтоб тебе всё, паскудник, оторвали между ног! – И удалилась в комнату, захлопнув за собой дверь. Иной раз стоит совершить нечто даже безобразное – лишь бы иметь возможность увидеть этакую мизансцену: только женщина может так уйти – всего одно мгновение, резкий поворот, разгневанный взгляд, чуть ли не испепеляющий до подошв, сноп искр по синему воздуху разлетится от метнувшихся с затылка на лицо потерявших заколку волос…

В полном недоумении, ошарашенный, оглоушенный или, как сказали бы теперь, в отпаде – Семён Данилыч потоптался перед вешалкой, чувствуя, как тяжесть нешуточной угрозы неизвестных пока ему неприятностей начинает стеснять его дыхание и сдавливать виски. Затем, сняв пальто, шапку и разувшись, в носках (какие там шлёпанцы – их же надо искать!) прошёл в ванную комнату. У зеркала промыл рассечённую бровь, прижёг ранку одеколоном. Минуты две разглядывал своё окоченевшее в скептической гримасе лицо.

– Н-да, – произнёс он, пытаясь поймать хоть какую-нибудь мысль, пригодную для объяснения ситуации, но – тщетно. Разгадка если и существовала, то где-то вне пределов его обескураженного сознания.

В прихожей он чуть не наступил на видеокассету, которой его травмировали и физически и морально, поднял её, повертел так и этак, однако никакой наклейки с надписью не обнаружил. Тогда он отправился в комнату сына (ещё не вернувшегося из института), сунул кассету в гнездо видеомагнитофона и запустил просмотр.

То, что ему предложил неизвестный и непрофессиональный оператор, превзошло его лихорадочное воображение (а рисовался ему пошлый разврат, который он, отец, якобы подсунул сыну, за что и выражено ему импульсивной супругой осуждение известным способом).

Перед ним возник… он сам. Ну да, собственной персоной. Какая-то пьяненькая девчонка висла у него на шее, и он, не очень-то уклоняясь от её поцелуев, бормотал что-то, хихикал, жестикулировал, будучи явно нетрезвым, а точнее сказать – пьяным.

Кино крутилось дальше, уже ничего не изображая, кроме рваных чёрных молний, а он, приоткрыв рот и незаметно для себя встав перед экраном на колени, ощущал попеременно то стылый холод, пробегающий по спине, то внезапный колючий жар приливавшей к щекам крови.

– Что за бред! – наконец пролепетал он одеревеневшими губами и задрожавшими пальцами стал тыкать в кнопки, желая заново посмотреть плёнку. – Не!.. Ну!.. Слов нет!

Однако ничего, к сожалению, не изменилось. То был он, несомненно – он. И, похоже, это не монтаж (в этом он слегка разбирался). Но тогда что это?! Что прикажете думать?!

– Что это такое?! – спросил он сам себя. – Я ничего подобного не совершал! Этого не было! Не было! Ну не было же! Чёрт! – Он, как бы извиняясь перед кем-то, развёл руки ладонями вверх и пожал плечами. И эта его поза – на коленях да с простёртыми дланями – имела сходство с молящимся перед образом. Ощутив комичность своего положения, он переменил позу, затем сел, почесал в затылке (хотя раньше такого жеста в его арсенале телодвижений не наблюдалось), и пустил фильму ещё раз.

И тут внезапно он успокоился и стал смотреть видеозапись с каким-то даже жёстким прищуром – цепко фиксируя каждое движение и каждый звук. Ему пришла мысль, что у него есть двойник («В натуре! Чёрт подери!»). Были ж двойники у других людей, ну хотя бы у тех же президентов. Чем он хуже? И у него, стало быть… и у него, так получается! Правда, сие предположение вряд ли сгодится для объяснений с женой…

Однако поскольку он раза два всего, да и то мельком, видел себя закадренным, то ничего определённого относительно подлинности мелькавшей на экране своей физиономии, сказать себе не смог. Во-первых, запись длилась всего несколько секунд, во-вторых, сделана была при плохом освещении. Блики и тени съедали то ухо, то нос…

– Тьфу на вас да и только! Эт-то какой-то бред! Эт-то бред! Бред! Бред! И ещё раз бред! Не было ничего! Не было ничего подобного! Это какой-то фокус! Это… извините, не знаю, что такое… Я н-не знаю!

Ночью, ворочаясь на диване, слыша посапывание сына из соседней комнаты и напряжённую тишину из другой, где почивала или затаилась его вспыльчивая Тася, он размышлял о том дурацком положении, каковое, как ни напрягался он, оставалось для него совершенно непонятным, неуяснимым. И, в конце концов, он заснул, обессилев в бесплодном поиске ключа к повергшей его в оторопь загадке. Что там ни говори и как не думай, но необъяснимость происхождения вещественного доказательства (в виде кассеты) его супружеской неверности заставляла усомниться в собственном психическом здоровье. И ничего лучшего, кроме как сказать себе утро вечера мудренее не оставалось.

Спалось, однако, ему тревожно. И снов-то, собственно, он не видел, но что-то… некое предощущение как бы, какая-то возня не сформировавшихся образов постоянно томили, беспокоили, к чему-то вроде подталкивали… Он открыл глаза, посмотрел в тёмный потолок и… вспомнил! (Я так полагаю, что не обязательно сравнивать этот миг со вспышкой молнии, но нечто ослепительное – и осветившее и поразившее одновременно – нужно иметь в виду, поскольку прекрасно известно, что озарение – это всё же яркий свет, притом в дебрях замороченного сознания, в каковых оказывается иной раз каждый из смертных.)

Вот он сошёл с электрички. Была уже полночь. На работе он с коллегами выпил и теперь, после часовой дремоты на тёплом сидении, в голове ощущалась тяжесть похмелья. Надо бы освежиться, решил он, и завернул в магазин при вокзальном ресторане под названием «24 часа». Перед этим он выкурил сигарету и его замутило. Он купил бутылку пива и, лишь отпив половину и почувствовав прилив бодрости, осмотрелся. Двое юношей уютно болтали с двумя симпатичными девчонками, соблазняя их выпить водочки. Те модничали и продавщица, также молоденькая девчонка, которой, по-видимому, была скучна, а, возможно, и страшна ночная работа, предлагала то одно, то другое «на закусь», лишь бы посетители подольше не ушли и не оставили её одну.

– Вот возьмите салатец, ребятишки. С таким салатцем кто угодно водочки выпить захочет.

– Да ну? – подыгрывал ей один из пареньков, тогда как другой разливал по пластмассовым стаканчикам и подмигивал мнущимся у столика девчатам.

– Закусон – блеск! Никто не устоит.

– Да-а? Та-ады давай.

Семён Данилыч допил пиво и, чувствуя себя лишним, вышел на улицу. Теперь ему стало значительно лучше. Было в этот поздний час не холодно, и он не спешил, как обычно спешил с электрички к ужину. Прошёл через парк, пересёк улицу, заметил у подъезда девятиэтажки группу ребят, о чём-то весело болтающих, обратил также внимание, что у одной из девиц светится в руках зелёный огонёк, и озадачился: что бы это могло быть? Уже минуя полуночников, он всё пытался разглядеть, что же это за странный огонёк, как вдруг одна девица, а за ней и другая побежали к нему. Он остановился, удивясь и насторожась – неразлучные всё же эмоции. И вот с огоньком которая, защебетала уже рядом, и Семён Данилыч, наконец, догадался, что в руках у неё видиокамера, и ещё подумал: а можно ли по такой темноте снимать? Вторая же, лепеча совсем что-то невнятное, ухватила «дяденьку» под локоток и чмокнула в щеку.